Расколотое небо - Страница 47

О России говорят как о чем-то маловажном, сообщения помещены на последних страницах.

Шеф-пайлот посмотрел за слюдяное оконце барака, усмехнулся: поодаль у костра сидел часовой, глазел на степь. Лиловая полоска заката медленно меркла, проступали крупные южные звезды. Медленно прошагал, волоча тележку с бочками бензина, огромный, как гора, двугорбый верблюд местной породы. Дикость…

На мгновение Лоуфорду показалось, что их старого дома, зеленых газонов и вековых дубов вокруг, серо-стальной Темзы, грохота улиц Лондона, быстрого летучего полета яхт на море — всего этого нет, не существует. А если и есть, то где-то на другой планете.

Но все это — и уютная старая контора отца в Сити, и два низких цеха, заставленных станками и верстаками, на которых рабочие собирали моторы, и стенды, на которых их испытывали, и небольшая взлетная площадка, с которой он поднимался на машинах многих марок, показывая работу лоуфордовских моторов полномочным комиссиям, — существовало и требовало постоянных забот.

Отец многого не понимает, но это и ясно: для того чтобы понять русских, надо побывать в России. Они не предприимчивы, туповаты, растерянны сейчас. Россия ждет твердого, строгого британского порядка, решительного переустройства.

Лоуфорд, размышляя, побрился на ночь, протер обветренное лицо крепким одеколоном, выпил стакан холодного молока — за здоровьем и диетой он следил тщательно, — сел к столу.

Медленно и тщательно раздумывая, он писал отцу о том, что будущее свое он видит, несколько иным, чем представляется там, в Лондоне. В ближайшее время огромные пространства Прикаспия и Туркестана перейдут во владение короны. Начнется бурный и решительный процесс освоения и перекачки природных богатств, которые приобретет империя. Железные дороги, связь находятся сейчас в ужасном состоянии, и надеяться на их скорое восстановление нельзя. По-видимому, процесс освоения новых земель будет похож на освоение янки дикого Запада. Английские колонисты будут вынуждены сначала поселяться в фортах и конклавах, отделенных друг от друга сотнями миль степи и пустыни. Он, — Генри, считает, что небольшая, но умело организованная кампания по воздушной связи, по перевозке почты и предметов первой необходимости, которая будет действовать в пределах Каспия, Туркестана и киргизских степей, — дело надежное и прибыльное. Летать смогут и русские пилоты, которые останутся по окончании войны без работы. Платить им можно немного, ибо, кроме умения летать, большинство из них ничему не научено и ничего не умеет. Машины можно поставлять не новые, из старых армейских, вылетавших свое. Но цены за перевозку почты и грузов можно будет диктовать любые.

В дальнейшем английским военным гарнизонам, которые, несомненно, будут здесь находиться для поддержания порядка постоянно, потребуются и новые военные аэропланы. Для этого можно будет создать в том же Баку или Астрахани сборочный цех, детали для которого надо поставлять из Англии. Туземная рабочая сила здесь почти ничего не стоит…

Лоуфорд писал долго, приводил точные расчеты, разбрасывая по письму колонки цифр.

Он любил и умел считать. И поэтому результат нынешней летней кампании у него никогда не вызывал сомнений. Он знал, сколь огромные деньги вложены в окончательный разгром большевизма, знал, сколько сотен моторов, орудий, военных кораблей вступили в действие, и был уверен в том, что будущее предстанет именно таким, каким оно спланировано. Вспомнив о том, что завтра предстоит первый вылет на Астрахань, он только досадливо поморщился — это была скучная и рутинная работа. Но сделать ее надо было хорошо, спокойно и деловито. Он знал, что он это сделает именно так. Он умел это делать.

Дмитрий Осипыч Панин, папаша Афанасия, поднялся затемно. Вышел из солдатской палатки, поглядел на далекую станцию, на аэродромное поле с брезентовыми шатрами, в которых стояли британские аэропланы, выругался. Повел он британских авиаторов вроде проводника. А домой вернуться запретили. Всех казаков из станички тут служить заставили. Его же по хворости приставили к латунному кубу-титану кипяток варить. Сроду все колодезную воду пили, не травились. А британцы морщатся, даже в чай какие-то таблетки кидают. Брезгуют…

Дмитрий Осипыч вытянул из колодца ведро, начал заливать воду в титан. Наколол щепы, запалил огонь. Сидел хмурый, размышлял, служба ему не нравилась.

К аэропланам британцы не только мирное население, но и прислугу не подпускают. Только издали глядят казаки, как зеленые и песочного цвета стрекозы катятся по земле, подпрыгивая и стрекоча. И хотя на крыльях аэропланов нарисованы трехцветные российские знаки — круги, но летают на аэропланах британцы. Только в очередь с ними иногда поднимаются в небо русские пилоты.

Командир отряда тоже русский, Черкизов, но он без дозволения британцев и шагу не делает, это все понимают.

В домах, как все, британцы не живут.

Каждое утро строются почти что голышом перед длинным сборным бараком из рифленого железа (для каждого авиатора отдельная каюта), играются, как дети в непонятное, называется — спорт. Приседают, прыгают под команду, пыжатся мускулами. Гоняют кожаный воздушный мяч, стараясь сшибить того, кто половчей, гогочут.

Разогревшись, моются. На каждого свой денщик — с ведром и полотенцем. После бритья и одевания, ровно в восемь часов утра, строются перед мачтой, все рослые, красномордые, ражие, в аккуратных темно-синих тужурках и белых брюках, а также фуражках с летными очками.

Последним выходит главный, Генрих Давыдович Лафортов, Генри Лоуфорд по-ихнему. Горнист играет зорю на златомедном горне. Лафортов вскидывает руку к виску в тугой лайковой перчатке, на мачту всползает английский флаг.