Расколотое небо - Страница 59

— А если с Чечени налетят? Или от Гурьева? — сказал Мамыкин. — Не один же у них отряд! Что ж это, выходит, опять мирное население без крыши оставим?

— На фронте плохо, товарищ Мамыкин, — сказал Туманов. — Дрогнет фронт — не удержим и города. А для прикрытия Геркис с «ньюпором» остается… «Фарман» будет летать в разведку на Ахтубу-Урбах. А мы с товарищем Щепкиным на трофее приданы кавалерийскому полку Коняева. На левый берег Волги отправимся, в сторону Царицына.

— Рассыпается отряд… — угрюмо сказал Глазунов.

— Почему рассыпается? — возразил Туманов. — Здесь ты остаешься. Тут наша основная база. Меня вот лично другое волнует: куда англичане двинулись, где и когда появятся снова?

Эшелон с славяно-британским авиаотрядом шел на север споро. Дмитрий Осипыч Панин сидел в хвостовой теплушке, с тоской смотрел в сторону, где юг. Выходило — полная гибель. Что ни час пути — меж ним и станичкой родимой ложилась поганая степь, сотни верст пустоты, ветров и песку. Если уйти, как дойдешь? В случае чего возьмут свои же Дмитрия Осипыча за глотку, скажут: «Дезертир!» И останется он лежать со свинцовой пломбой в черепе, не иначе…

И куда везут?

Привезли к Волге. Эшелон остановился прямо посередине степи, ни станции, ни разъезда. Тотчас же спешно начали разворачивать аэродром.

Дмитрий Осипыч сгрузил и поставил для кипячения воды свой титан.

Волга лежала рядом, сизая полоса ее струилась по горизонту. Всю ночь сгружали аэропланы, бочки с бензином, ставили палатки, разборный барак.

Утром же, ни от кого не таясь, с севера вдоль Волги двинулось победоносное, только что взявшее Царицын воинство. Не все, конечно, малая часть. Но и того, что видел Панин, хватило бы для усмирения целого края. Шли пешим ходом офицерские батальоны смерти. Пыль из-под сапог, залихватская песня с посвистом, черные гимнастерки, мятые фуражечки набекрень, на рукавах невиданная эмблема — череп с мослами. Чудно было смотреть: шеренги желтели золотыми парадными погонами, чины немалые, а шли в рядовом строю.

Со степи к Волге выкатывались сотни Дикой дивизии: бешметы, газыри, бурки, лохматые папахи.

Но главная сила — казаки с Дону, Терека, Кубани. Над колоннами колыхались пики, значки, гогот стоял и довольство.

На аэродром, где начали собирать привезенные самолеты, прикатили из царицынских штабов черные автомобили «рено».

Коренастый, крепкий генерал, в летнем плаще с красными отворотами, при лампасах, увидев на мачте британский флаг, налился злобой, закатил Лоуфорду такой скандал, что тот, только хмурясь, извинялся.

— По какому праву здесь поднят лишь британский флаг? По статуту британские авиаторы, исполняя союзнический долг, помогают русской армии! Не более!

Не прошло и полминуты, как британцы флаг приспустили, выше него взвилось трехцветное полотнище Российской империи. Генерал победно вздернул голову, отдавая честь. Штабные сдерживали злорадные улыбки. Лоуфорд тоже держал руку у шлема, но пальцы его от гнева вздрагивали.

После споров для российского флага поставили отдельную мачту, на одном уровне с британской. Чтобы никому обидно не было.

Дмитрий Осипыч следил за спорами со стороны, хмыкал в бороду. Из всей истории вывел для себя итог: раз начали в открытую лаяться, значит, скоро по домам!

Однако на следующий день оказалось, что по домам еще не скоро. Прискакал на аэродром на взмыленном жеребце посыльный, в тот же час собрали почти всю русскую обслугу — Панина в том числе, — выдали манлихеровские винторезы, подсумки с полусотней патронов. Приказали запрягать коней в телеги. Дмитрий Осипыч, держа тайный умысел про себя, отобрал одного с особой тщательностью. Гнедой жеребец Прут, мосластый, горбоносый, видом не отличался, но Панин к нему давно приглядывался, знал — крепок, вынослив, смирен. Что под седлом, что в упряжке, ходит превосходно, в хозяйстве такому цены не было бы.

Посыльный обслуге ничего не разъяснял, только буркнул:

— Сами увидите!

Покатили на юг по-над Волгой.

Панин, сидя на вожжах, подхлестывал коней, прикидывал: раз до аэропланной обслуги очередь дошла, добра не жди. Не дай бог, прикажут еще и в битву бежать!

К вечеру открылось большое овражистое поле. Берег был здесь высокий, обрывистый, овраги, как траншеи, сбегали к Волге. В закатной полутьме было хорошо видно: по всем оврагам сидело воинство, палило костры, готовилось вечерять. Большого ума, чтобы сообразить, что случилось, не надо было. Батареи врыты в землю, пехота в укрытии сидит, значит, натолкнулись на силу, которая остановила свободный марш. На Волге дымно горела севшая на мель баржа. Река здесь заметно сужалась, место для переправы на восточный берег было удобное. Но он, тот берег, был темен, ни огонька, казался тихим и безлюдным.

Однако не успел Панин оглядеться, как пришлось носом рыть землю. С того берега просверлил небо снаряд, попал в полевую кухню, только пар и дым клубом поднялись на месте, где она была. По полю пронеслись крики, ругань, в оврагах замигали огни костров — их поспешно гасили.

Дмитрию Осипычу приказано было скатить телегу в небольшую котловину, что он и сделал. Вытряс из кисета махры, закурил. Из тьмы явился казачок, потянул носом:

— Земляк! Без курева гибель…

Панин решил не жадничать, нужно было разузнать у человека, что к чему.

Казачок ругался:

— Нет, ты скажи, что этим красноракам надо? Ведь все одно — крышка… а они в землю врылись, не дают на тот берег пройти.

— Там сидят? — кивнул на противоположную сторону Волги Панин.