Расколотое небо - Страница 42

К оглавлению

— Не твое, казак, дело! Куда идете?

— В Астрахань…

— Ишь ты! А что вы там потеряли?

— Потеряли не потеряли, а найдем… Ты, парень, не злобствуй! В Астрахани теперича не ваша власть!

— С чего это?

— Так все знают! Взял штурмом город с восточной стороны генерал Толстов!

— Брешете… — охнул Молочков.

— Кобель брешет, а мы люди! Народ мы!

— На грабиловку жмете? — догадался Молочков.

— Свое берем! Ты вот что… Мы тебя не тронем. И твоих не тронем. Тут кругом пески, одна дорога — мимо вас. Пропусти.

Молочков поиграл плетью, подумал.

— Предупреждаю! Сунетесь на сто шагов, открываю огонь!

Он вздыбил коня, крутнулся, понесся к мазанке. Пыль оседала на земле.

Дипломаты вернулись в обоз, их разом обступили. Даже с крыши мазанки было слышно, как истошно кричали бабы, грозились кулаками.

Обоз двинулся мимо поста.

— А ну, пугни! — сказал сквозь зубы Молочков. Разом забили два «максима» поверх голов.

Под самой крикливой девицей дико заржала кобыла, встала на дыбки, показывая нечищенное, в комьях, брюхо. Девица вцепилась, визжа, в ее гриву, обхватила руками, сдавливая глотку. От этого кобыла совсем взбесилась и, взбрыкнув, рванула в пустыню… Молочков засмеялся. Обоз рассыпался по просоленной, плотной земле, бежал что есть духу назад. Попереди всех на телеге крутил вожжами старый сотник, оглядывался. Но его обогнал попик, так наподдал, что только на скачках выступать.

Когда все стало пусто, Молочков двинулся из-под защиты дувала, подобрал головной платок в розах, костяной гребень и пустой чувал.

Подумав, свернул к барханам. Настасью Никитичну он нашел скоро. Она сидела на земле и икала с перепугу. Кобыла ее мирно паслась, отбежав в сторонку.

Увидев Молочкова, встала и, глядя на него круглыми, белыми от страха глазами, начала расстегивать кофту. Когда показалась округлая розовая грудь, Молочков растерялся:

— Ты чего? Спрыгнула?

— Только не убивайте…

— Дура! — сплюнул Молочков. — Застегнись!

Когда она привела себя в порядок, спросил:

— Кто такая?

Поповна со страху рассказала даже то, чего не спрашивал. Слушая, он жевал травинку.

— Англичане? Аэроплан, говоришь? Что ж… Тогда поедешь в Астрахань! А реветь не надо! Раз с контрой шла, значит, сама такая!

Запасы бензина на красном аэродроме закончились двадцать пятого мая. Когда выцедили последнее, на аэродромном поле поднялся страшный крик, махание кулаками и проклятия, от которых тряслась земля. Красвоенлеты злились не зря: первый налет британцев, когда их разведчик прошел низко над городом, прозевали, но теперь каждый день держали постоянно наготове «ньюпор». А раз бензина нет, — значит, британцы налетят безнаказанно.

Щепкин в крик не вмешивался. Отношение к нему и Леону теперь стало аховое. Еще бы! «Французы», «академики», в первом же полете угробили аэроплан, даже остатки его засосало в трясине.

…Авиаторы поругались, закатили «фармана» в ангар (на поле остался «ньюпор» Геркиса, который осматривал Глазунов).

Укатили в город стучать кулаками и объясняться насчет бензина в штабе армии.

Свентицкий отправился тоже в город, менять сапоги на еду.

Щепкин угрюмо курил, сидя на крыльце дачки, глядел на поле, по которому ветер гонял столбики пыли. Нил Семеныч ушел от «ньюпора», начал ворошить груды старых, ржавых бочек. Щепкин, заинтересовавшись, двинулся к нему.

Комиссар катал бочки, выцеживал из них в широкое корыто мутные остатки бензина. Пиная сапогом, отшвыривал пустые бочки, бормотал.

— Это что вы делаете?

— Пенки снимаю! — буркнул Глазунов. — Помоги-ка!

Он взялся за корыто. Щепкин тоже. Стараясь не расплескать мутную, коричневую от ржи жидкость, потащили через поле.

В теплушке-мастерской Глазунов долго гремел банками, канистрами, ведрами, вытаскивал на свет, нюхал остатки разноцветных масел и влаг, бормотал:

— Ага! Спирту-сырцу немного есть… Теперь что? Теперь процедим!

Брезгливо фыркая, как кот, он колдовал, процеживал сквозь материю, смешивал, разбалтывал смеси. Потом слил все в ведра, смочил на пробу смесью ветошь, вышел из вагона, бросил на землю, поджег. Ветошь полыхнула синим вонючим пламенем, выбросила густой клуб дыма.

— Ишь ты! Горит! — усмехнулся Щепкин.

— Горит — это хорошо, — с сомнением сказал Глазунов. — Главное, что на этой дряни, по моему мнению, вполне полететь можно. Пуда три есть, значит, сегодня не голодными будем!

— Это в баки заливать? — сказал с сомнением Щепкин, глядя на ведра, где стыла тягучая, мерзкого цвета и запаха, маслянистая жидкость.

— Вот именно! Садись в «ньюпор»! Погоняй движок! А, Даня?

— Геркис ругаться будет… — возразил Щепкин. — Не моя машина. Он знаешь как над своим «ньюпорчиком» трясется? И правильно делает. Нет! Я теперь отлученный! Не буду!

Глазунов долго убеждал не столько его, сколько себя: мол, не хуже бензина, ничего с мотором не случится, «гном» сожрет. Щепкин хмыкал, окунув палец в черную жижу, разглядывал его:

— Запорем мотор — Геркис голову оторвет! Колеса на телегах мазать этим можно, не спорю. А вот в баки заливать, это ты, Семеныч, загнул! Что-то я про такое горючее не слыхал.

— Ты в своих европах про многое не слыхал, — огрызнулся Глазунов. — Пора бы и привыкать…

— Ну ладно. — Щепкин нехотя качнул головой.

Глазунов подтолкнул его, они быстренько залили страшную смесь в бак. В цилиндры для запуска Нил Семеныч нашприцевал из банки остатки хорошего бензина.