Расколотое небо - Страница 56

Он еще постоял некоторое время, но уже было ясно, что у мотористов запал проходит. Когда уже, ворча, начали расходиться, Глазунов сказал Мамыкину:

— А ты останься! Я с тобой еще как с членом партии потолкую!

И минуты не прошло, как под навесом у дачки собрались авиаторы на собрание. Мамыкин поглядывал в ту сторону, пил воду, сказал Афанасию:

— Ну, влип!

На зов пошел нехотя.

Из авиаторов только Свентицкий не пошел под навес, удалился прочь, улегся за ангарами, грыз травинку.

Афоня не выдержал своего любопытства, вроде невзначай набрел на него, спросил:

— А вы чего не со всеми, Леонид Леопольдович?

— Я сам по себе, дитя мое, — сказал Свентицкий. — А-а, там сбежались товарищи партийцы! Впрочем, меня это не трогает. Ибо летают не на языке, а на еропланах. Ву компрене?

— Чего?

— Догадываюсь, что классического образования вы не получили. Гимназии на вашем хуторе не было?

— Чего не было, того не было, — признался Афанасий — А почему это все такие чумные?

— О! — вскинул бровь Свентицкий. — Даже вы это уловили! Тогда, значит, дела действительно паршивые! Вам известно, что нас долбают под Царицыном?

— К чему мне это?

— Ну и напрасно, — задумчиво сказал Свентицкий. — Это всем «к чему». Видите ли, Афанасий, если рассуждать философски, то каждая страна на нашей планете имеет свою главную реку. Некий стержень, на котором все держится. У немцев Рейн, у американцев Миссисипи, у китайцев Янцзы, у нас Волга. И когда закручивается война, все решается именно на них. На этих самых речушках. В данном случае на горлышке страны, и на нашем тоже, стягивается вполне ощутимая петля…

Он показал, как именно она стягивается, и даже похрипел для выразительности. Взглянул в глаза Афанасию, усмехнулся:

— Я вижу, вам требуются дополнительные объяснения! Наша осетровая столица почти полностью окружена. Уже сейчас лезут на нас со всех румбов. Естественно, не для того, чтобы танцевать вальс «парей». Рухнет Царицын — придет наша очередь!

— И что же тогда будет? — насторожился Афанасий.

— Вероятно, мои коллеги споют «Интернационал». Я же лично ничего петь не могу. У меня голоса нет. А вот вы, мон шер? Что в этом случае будете делать вы? Знаете, любопытно.

Афоне не понравилось, как он улыбается.

— Чего загадывать? — буркнул он. Покосился на землю. — Вы напрасно здесь, Леонид Леопольдович, разлеглись. Видите, дырка! Так это норка. А там тарантул. А может, и кара-курт. Они кусаются хуже гадюк!

Свентицкий побелел, взвился, как на пружинах, отскочил.

— Черт! Ненавижу всяческих насекомых!

— А я вот не боюсь, — сказал довольный Афанасий.

Вынул из кармана нитку, скатал кусочек смолы, подцепил к нитке, осторожно опустил в темное отверстие в земле.

— А это… зачем? — опасливо спросил Свентицкий.

— А они злые. Вцепится, вот мы его и вытащим!

В норке зашуршало. Афанасий потянул нитку. Из темной дырки показался мохнатый, буровато-черный паук величиной с грецкий орех. Он увяз в смоле всеми лапками, дергался. Афанасий ловко стряхнул его на землю, накрыл картузом.

Свентицкий оживился.

— Послушайте, как вас? Я слыхал, что они дерутся насмерть! Вот бы второго найти. Я этого никогда не видел. А вы?

— В станичке ребята баловались, — нехотя сказал Афоня.

— Поищите, а?

— Ладно, — без желания согласился Афанасий. — Только следите, чтобы этот не смылся.

Отошел прочь, ища новую норку. Свентицкий стоял над картузом, опасливо на него поглядывая: под фуражкой сидел паук. Второго Афоня нашел далеко. Запустил и его под картуз, поднял. Свентицкий бросил непонятное слово:

— Бокс!

…Бойцы стояли друг перед другом, угрожающе воздев передние лапки, мохнатые, с крючочками на концах, разинули челюсти. Глазки их мерцали яростью, столкнулись смертные враги, хотя и одного роду-племени. Стыли в неподвижности, только чуть заметная дрожь трогала то одного, то другого. Волосатые, яростные, живые комочки.

— Что же это они? — сказал с сомнением Свентицкий. — Так и разойдутся?

— Если развести, так и разойдутся… — сказал Афанасий, ощущая смутное недовольство оттого, что согласился устроить зрелище.

Пауки, словно поняв, чего от них ждут, сцепились. Схватка была короткой. Свентицкий поглядел, как тарантул ушмыгнул в норку, таща тело собрата, чтобы схарчить.

— Благодарю вас… Это была драка в чистом виде…

— Некоторые не любят этого…

— Я не некоторый… — невесело засмеялся Свентицкий. — Любят не любят, это неважно. Меня тоже не любят. Впрочем, этого вам не понять.

— Как думаете, будет у нас бензин? — спросил Афоня.

— Откуда? — усмехнулся Леон. — Чушь!

Но он, как скоро стало ясно, ошибался.

…Наступившей ночью от городской пристани отвалила и побежала вниз по Волге моторно-парусная шхуна «Аликбер», углубилась в проток Бахтемир, шла уверенно и резво. Авиаторов с верхней палубы моряки согнали, неровен час, стрельнет кто-нибудь из камышей по шхуне. До выхода на рейд времени было много.

Команда на шхуне была три человека. Оттого отправились всем отрядом, посыльный из реввоенсовета сказал, чтобы ехали все — придется крепко поработать. Поскольку народу не хватало, Глазунов согласился взять и Афанасия. Тот чуть не со слезами напросился:

— Я сильный, Нил Семеныч! И мне тут без вас тоска!

Теперь подремывал, привалившись спиной к переборке, ерзал носом от махорочного дыма, слушая мерный стук движка.

В тесном кубрике народу было полно. Из разговора Афоня догадался: должны встретить на рейде какое-то судно, которое идет с грузом бензина. Кто? Откуда? — не говорили.