Руки внезапно налились свинцом, тело обмякло, испарина тронула лицо. Как будто пробежал десять миль без отдыха, а второе дыхание так и не открылось.
Он по себе знал: второй атаки не будет. Слишком много сил и нервной энергии отбирает даже одна такая схватка, после таких боев он ощущал только одно — смертельную усталость, безразличие и желание поскорее приземлиться, чтобы вывалиться из машины и полежать на траве.
Но был еще долг командира, и, пересиливая себя, он начал оглядывать пространство над городом, чтобы собрать и увести эскадрилью. Впереди у горизонта расплывались черточки, храбрецы уходили врассыпную, но курс держали общий — к югу. Лоуфорд хотел выругаться, но не успел. От левой плоскости полетели ошметки, он вздернул голову, оцепенел. Этот сумасшедший на «ньюпоре», набрав хорошую высоту, теперь плавно ниспадал, ведя огонь короткими, экономными очередями. Это было так противоестественно, что Лоуфорд непременно бы погиб, если бы промедлил. Однако сработали заученно рефлексы, педаль газа вжалась до конца. «Ньюпор» прошел метрах в десяти от плоскости. Круглая кожаная голова пилота блеснула выпуклыми очками. Он погрозил кулаком. Лоуфорду померещилось, что он смеется.
Нет, это был, конечно, превосходный мастер. В английской армии на хорошей машине ему бы цены не было.
Дальнейшее туманила пелена страха. Потому что впервые пайлот понял — за ним охотятся, не он, а за ним. Яростно, но деловито. От быстрой серии эволюций Лоуфорд хватал воздух, задыхался. Опомнился только тогда, когда от высоты острая боль пронзила виски, земля ушла далеко вниз, лежала плоская и пестрая, как топографическая карта, искусанные губы покрылись шершавой, сухой коркой. «Ньюпор» куда-то исчез, видно пилот понял — на высоте его не достанет, или просто у него вышел запас горючего.
Британец положил машину на обратный курс. Город и Волгу оставил справа. Вскоре увидел — у небольшого села в степи стоит, расплываясь, столб дыма. Понял — кто-то из своих нашел последний аэродром именно здесь. Но снижаться не стал. Плыло медленно внизу зеленое море камышей, прошитое полосками и пятнами воды, открылся берег моря. Мотор работал ровно, и все было спокойно вокруг, словно шел обычный тренировочный полет.
Но сэр Генри работал автоматически, занятый неожиданными и непривычными думами. Откуда они взялись? Ведь аэродром был накрыт точно еще в первой бомбардировке! Сколько у них еще таких фанатиков? Боже, как глупо все получилось! Страх постепенно проходил. Ему уже снова хотелось увидеть облупленный красный нос, юркий силуэт темно-зеленого «ньюпора». Сегодня в чем-то тот, с нелепыми звездами на крыльях, оказался увереннее и сильнее. В чем? Неожиданность? Да! Но не только. Здесь был какой-то просчет. Он привык драться с противником, похожим на него самого. Никто не хочет умирать! Это было главным. И если у тебя крепче нервы, то ты заставишь любого вспомнить об этом в последнюю секунду и сломаться. Но этот сегодня заставил вспомнить почему-то простую истину его, Лоуфорда. Он чувствовал, сегодня не пилотаж, не мощь моторов решила судьбу боя. Неужели тот действительно не боялся смерти? Ну нет, этого быть не может! Никто не хочет умирать! И завтра же он должен, обязан вогнать этого мальчика — теперь он был уверен, что только юнец мог так безрассудно атаковать! — в землю.
Когда на аэродроме вытянули стрелка, он был без сознания, на губах пузырилась кровавая пена…
Раненого стрелка понесли на носилках к санитарной палатке, Лоуфорд смотрел вслед. На поле, хаотически разбросанные, стояли приземлившиеся раньше аэропланы.
Почти у самого барака из рифленки вверх колесами лежал помятый тяжелый «де-хэвиленд», вокруг него муравьями возились механики, видно кто-то при посадке не рассчитал, скапотировал, расшиб машину.
Никто не бежал навстречу Лоуфорду, поле было пустынным.
Он опустился на землю, чувствуя, как от усталости и пережитого подламываются ноги, лег на спину, уставился в раскаленное, белесое небо.
«Дурацкая, нелепая, сумасшедшая война! — думал англичанин сердито. — Русские сами не знают, чего хотят. Глупые приказы их главкома бросают отряд с места на место, и нигде нет настоящего успеха. Из-под Царицына снова вернули на прежнее место стоянки, в который раз нацелили на Астрахань, но никто не гарантирован, что завтра новый приказ снова не сорвет отряд с места, и его бросят куда-нибудь на север или на юг… А коммодор Норрис требует одного — Астрахань, Астрахань, Астрахань…»
Шеф-пайлот чувствовал, как его сильное, молодое, тренированное тело постепенно наливается покоем. Но это не радовало… Экзотическое и выгодное путешествие оборачивалось кровью.
Лоуфорд поднялся.
Когда он вошел в барак, увидел — в кают-комнате полно пилотов. Злые бледные лица, тягостное молчание. На столе разлито вино, в комнате висит плотная пелена табачного дыма.
— Кто не вернулся? — снимая перчатки, спросил Лоуфорд.
— Эд Ричи… — сказал Тубеншляк. — И штабс-капитан Марвин. Он у него стрелком ходил сегодня…
Лоуфорд поморщился, черт с ним, с русским, но веселый рыжий Ричи? Он был отличным воякой, свойским парнем, почти мальчишкой выступал в воздушном цирке, показывал изумительные по храбрости номера.
— За Ричи они дорого заплатят, — угрюмо сказал шеф-пайлот. — А кто разбил «де-хэвиленд»?
— Я… — сказал из угла Черкизов. Лицо у него было желтым, восковым. Повязка на руке намокла.
— Вот как? — Лоуфорд пожал плечами, обернулся к Тубеншляку. — Передайте господину Черкизову, что я буду решительно требовать от русского командования отстранить господина Черкизова от руководства отрядом. Я намерен взять всю ответственность на себя.