Расколотое небо - Страница 23

— Ты бы, Митя, того… — сказал Черкизов. — Что ты как попугай? Что у тебя хаки нет?

Тубеншляк обиделся, краснея, сказал:

— А, пошли вы все… Не нравится, могу и уйти!

— И уйди, Митя, уйди, — мягко сказал Черкизов.

Тубеншляк выругался и вправду ушел.

С утра на мачте, где обычно болтался полосатый мешок для измерения направления ветра, подняли трехцветный флаг Российской империи, на крыльях аппаратов тоже были трехцветные русские знаки, и, глядя на них, Черкизов подумал, что все настолько напоминает предвоенные дни, что кажется, не было ни германского фронта, ни революций, ни бесчисленных бегств и отступлений.

От влажного запаха земли, ясного синего неба, громких команд настроение у Черкизова поднялось, даже головная боль, которая его теперь мучала постоянно, исчезла, и он почувствовал себя сильным и молодым.

Оглядев аппараты, пилотов возле них, посыпанную белым песком полосу, по которой он поведет гостей, толпу сельчан, белые платочки и черные картузы которых виднелись вокруг аэродромной площадки, Черкизов решил, что все готово, приказал штабс-капитану Марвину следить за порядком и сел в староватый, но чисто вымытый автомобиль. До станции, где должен был остановиться поезд, было с полверсты, и Черкизов надеялся обернуться быстро.

Покачиваясь на подушках автомобиля, который бойко катил по еще не оттаявшей дороге, он весело думал о том, что с британцами нужно сразу же постараться наладить дружеские отношения, приветить и что от этого может многое измениться в его судьбе.

Сойдя с автомобиля у желтого станционного здания, он пожалел, что не догадался здесь выстроить почетный караул. Однако для почетного караула нужен был бы оркестр, а оркестра не было. И Черкизов решил, что ничего, сойдет и без караула.

Из здания вышел сонный, пухлый с перепою железнодорожник, сказал, что поезд уже на перегоне. Черкизов посмотрел на его сизую рожу: в волосах торчал пух от подушки. Брезгливо морщась, приказал спрятаться и не портить своим видом торжественность встречи.

Когда далеко на рельсах вспорхнул белый дым, Черкизов напружинился, поправил фуражку, проверил, все ли пуговицы застегнуты на френче.

С громом прокатился мимо него локомотив, обдал теплом, сипением. Черкизов изумленно вздернул бровь: он не ждал, что состав будет таким большим. За локомотивом прошли платформы, на которых были сложены в штабеля полосы рифленого, гнутого железа, затем платформы с множеством крытых брезентом ящиков, бочек, затем четыре опечатанные теплушки, затем еще платформа, на которой стоял черный, лакированный, даже по виду новый автомобиль «рено». Зазвенели буфера, состав остановился, к двум вагонам первого класса, которые были прицеплены в хвосте, Черкизову пришлось бежать.

Он ждал, что из вагонов кто-нибудь выйдет, но из одного окна только высунулась темная, причесанная на косой пробор чья-то голова, взглянула безразлично мимо Черкизова и исчезла. Он постоял минут пять у ступенек, прислушиваясь к невнятным голосам, смеху, звяканью посуды. Хотел было уже войти в вагон, когда из тамбура вышел милейший полковник Ер-Назаров, спрыгнул на землю, глянул на него из-подо лба:

— Здравствуй, Черкизов.

— А где… все?

— Завтракают, — почтительным шепотом сказал Ер-Назаров. — Чай пьют. Понимаешь, с молоком.

Взял Черкизова под локоть, повел вдоль состава, сказал восторженно:

— Видишь?

— Что?

— Все с собой везут… Европа! Даже сортир разборный. А это вот — барак… тоже разборный, — ткнул он в платформы с кипами гнутой рифленки. — На каждого по каюте.

— Я им жилье приготовил.

— Это они, знаешь, сами решат, — вздохнул Ер-Назаров. — А вот это… — он снова ткнул в огромный ящик на платформе, — личный аэроплан шеф-пайлота сэра Лоуфорда… Он его сам перестроил для дальних разведок.

— Знакомы уже… — небрежно заметил Черкизов.

— Знакомы не знакомы — твое дело. Но если с его головы хоть волос упадет — головой же и ответишь!

— У меня здесь не институт благородных девиц — боевой отряд! — удивился Черкизов.

— Это все понятно… — вздохнул Ер-Назаров. — И все-таки сам главком приказал: беречь их! Тут у тебя все спокойно?

— Да.

— Проверим.

Из вагона посыпали ладные, молодые парни. Все в одинаковых хромовых куртках, с непокрытою головою, в длинных брюках, ботинках. Сошли на землю, начали оглядываться. Один из них, смеясь, сказал на ломаном русском:

— А где верблюды?

— У тебя в отряде кто-нибудь английский хоть немного знает? — спросил Ер-Назаров.

— Тубеншляк!

— Это хорошо. Приставишь к ним, обойдемся без моего переводчика. Он в ставке нужен.

Черкизов не успел ничего ответить, потому что из вагона, попыхивая трубкой, вышел Лоуфорд в темном штатском костюме. За ним спустился веснушчатый переводчик с подвязанной щекой, видно мучался зубами.

Черкизов, напрягшись, подошел, вскинул руку к виску, доложил, что рад прибытию коллег, что отряд ждет и он как командир отряда предлагает всем незамедлительно отправиться на аэродром.

Лоуфорд одобрительно покивал, но сказал через толмача, что поедет, как только снимут его автомобиль.

Британцы набились в автомобиль Лоуфорда, сам он сел за руль. Черкизов и Ер-Назаров поехали впереди, указывая дорогу.

На поле Лоуфорд остановился только на минуту, мельком глянул на российский флаг на мачте, не вылезая, скользнул взглядом по аэропланам, русским авиаторам, которые отдавали ему честь в ожидании представления, по толпе. Черкизов подбежал к его автомобилю: