Расколотое небо - Страница 29

Но он и к катастрофе (лицо, залитое маслом из пробитого бачка, лизали жгучие языки огня, а «фарман», роняя лохмотья, падал, скособочившись, разваливаясь на части, в черную зелень леса) отнесся — потом, конечно, уже на госпитальной койке — холодно и рассудительно. Он проверил себя и убедился, что сделал все, что мог. Он всегда верил в машину, тем более ту, которую готовил Глазунов, и, раздумывая, убедился — и в этом случае она не подвела. Причина была в напарнике, бароне Тубеншляке, который сопровождал его в том полете на «ньюпоре» и всадил в его машину сзади полную очередь из «гочкиса». Щепкин, лежа в госпитале, сначала с трудом допускал мысль о том, что этот веснушчатый балбес сделал так специально. Может быть, сорвало предохранитель, может быть, он случайно нажал на кнопку пулемета, стоявшую на ручке управления, синхронизаторов в те времена еще не было, и пулеметы на «ньюпорах» ставили на высоких стойках, чтобы очередь шла над винтом, не задевая лопастей.

Но Глазунов прислал тогда в госпиталь письмо с одним из раненых, мимо военной цензуры, где прямо написал: Тубеншляк по пьянке проговорился в узком кругу, что одним из тайных большевиков в отряде стало меньше именно по его желанию. Мотористы барончика хотели прижать, но он, почуяв неладное, смотался в тыл лечить внезапную хворь. Все это не удивило Щепкина, уже тогда он хорошо понимал, что у него, такого обыкновенного и ничем не примечательного, могут быть среди своих, русских, враги и что враги могут быть веселыми, добродушными и внешне свойскими парнями, такими, как смешливый барон Тубеншляк. Мир для него уже четко разделился на врагов и друзей, граница меж ними была кровава и бескомпромиссна. Или — или…

Шпагат врезался в руку, дернулся. Леон давал знак снижаться. Щепкин заложил вираж, глянул вниз. На песчаной косе в открытую стояли четыре тяжелых орудия. Близ длинной палатки густо дымила полевая кухня. К косе был причален катерок, значит, пакет на флотилию доставят быстро. По косе бежали флотские — черные муравьи, — махали руками.

«Вот балбесы, — с досадой подумал Щепкин. — Нужно будет сказать, чтобы хотя бы чуть прикрыли батарею. Все же как на ладони».

Он снизил машину метров до пятидесяти. Леон швырнул вниз самодельный вымпел. Белая лента, трепеща, полетела на косу. Вокруг нее сразу собрались батарейцы. Щепкин покачал плоскостями, пошел в высоту, забирая к востоку.

Море открылось тихое и блестящее. Справа, поодаль, на двенадцатифутовом освобожденном ото льда рейде стыл в неподвижности флот: серые полоски миноносцев, темные утюжки пароходов, множество барж. Густой дым из труб поднимался в безветрии столбами, казалось, над флотом рождается дождевая туча. Приглядевшись, Щепкин понял, что с барж идет заправка боевых кораблей. Не только, видно, топливо принимали они, но и воду, хотя вокруг воды было целое море. Туманов с горечью говорил, что флотским очень трудно: туго со снарядами, мало торпед, плохо с углем и нефтью, главная сила, миноносцы, переведенные сюда по каналам и Волге с Балтики, изношены до последней степени. Но хуже всего другое: каспийская вода оказалась слишком соленой для котлов, приспособленных к работе на более пресной балтийской воде. Ходу дать не могут — накипь и соль быстро забивают трубки паровых котлов. Приходится заправляться на рейде пресной водой, так же, как топливом.

И все-таки флотилия выглядела грозно — солидный строй военных кораблей внушал уважение.

Щепкин отвернул самолет еще круче на восток.

…Внизу дугой загибался плоский песчаный берег. На сером песке кое-где мелькали гривки голого ивняка. То и дело отсвечивали круглые, как блюдца, мелкие озера, серебряные полосы солончаков. Слева куда-то в марево распласталась ровная, как блин, пустыня: ни домика, ни души. Направо, такое же ровное, уходило море, серое поодаль, зеленое, прозрачное как стекло внизу. С верхотуры хорошо было видно мелкое дно в зарослях красно-бурых мохнатых водорослей, желтые пятна отмелей. Но краю берега шевелилась белая кайма пены, с моря шел накат.

В бесцветном круге винта плясал, будто бы розовая бабочка, блик солнца. Внизу, по краю берега, бежала, то ныряя в провалы, то вспрыгивая, черная крестообразная тень от аэроплана.

10

Вспомогательный крейсер «Президент Крюгер» стоял на бочках в бакинском порту. С левого борта была ошвартована нефтеналивная баржа, на ней стучал насос, в цистерны «Крюгера» перекачивали топливо.

На «Крюгере» шла утренняя приборка, русские матросы окатывали из шлангов палубу, драили медяшку, артиллерийская команда из англичан занималась проверкой носового орудия тяжелого калибра. Толстый и длинный ствол его то поднимался к небу, то полз по кругу, словно нащупывая цель в пестроте весеннего города.

С правого борта у опущенного парадного трапа покачивался посыльный катер. На палубе его под полотняным тентом двое русских офицеров лениво играли в шахматы.

Катер стоял давно. На нем к коммодору Норрису, сэру, прибыл для конфиденциального разговора личный курьер главкома Деникина генерал Гришин-Алмазов. Беседа затягивалась.

Генерала коммодор принимал в своей каюте, наедине, генерал сносно говорил по-английски, некогда служил в атташате российского посольства в Лондоне.

Разговор был трудным.

От Деникина курьер привез в презент коммодору оружие: саблю тонкой златоустовской работы, великой красоты и ценности. Коммодор, подрагивая вислыми щеками, все выражал благодарность и восхищение подарком: разглядывал, поворачивал на свету клинок, серебристо-голубой, в муаровых разводах стали, трогал шагреневые ножны, украшенные накладками из черненого серебра, взвешивал на ладони литую тяжесть эфеса из червонного золота и мамонтовой кости.